читать дальшеСолнце зеркальными бликами мерцает в зеленых морских волнах, небо прозрачно до невозможности, а воздух напоен свежестью и озоном. В нежной траве побережья гнезда вьют косули, слишком пугливые, при малейшей тени бросаются прочь, глупые. Из покинутых гнезд вытягивают гибкие шеи беззащитные детеныши. На горизонте темная полоса, не дождевая туча, а вторая половина, вечная ночь, зима. Прямо в нее летит корабль, в сердце тьмы ищет спасение.
За границей света и тени внезапно становится темно, парус, сплетенный из нити тоньше паутины, не улавливает ни единого лучика света, и мы покидаем летучий корабль, приходиться дальше идти пешком. Вокруг сырые, туманные просторы, тяжелый воздух висит рваными клубами, с трудом входит в легкие, от холода стучат зубы, и тихо, слишком тихо. В странном лесу скрипят и хлопают на сквозняке рассохшиеся двери, готические стены между поросшими мхом стволами создают пугающее эхо. Замок Дверей, с границами оплетенными тенями, бесконечен, распахивается, открывая новые, прежде не виданные, туманные просторы. Стоит захлопнуть за собой дверь и назад ты уже никогда не попадешь, пейзаж меняется. Внезапно, за дверью на нас оборачивается далматинистый олень, совершенно белый, с изящными чернильными пятнами на шкуре, с огромными развесистыми рогами. Минуту он смотрит в упор необъяснимо сизыми глазами, потом исчезает, стуча по камням копытами. Сердце бьется быстро-быстро, как крылья пташки, и алое, и крылатая, невиданные в замке звери, если нас заметят, мы останемся тут, навсегда станем тенями.
Приходиться спасаться бегством, не разбирая, по винтовой лестнице, вмиг открывшейся за очередной дверью. Там куда мы забрались со страха пыльные комнаты-матрешки с низкими желтыми от старости (потухшей страсти) окнами, создающими неверную иллюзию тепла. Наверху тумана нет, но слабый свет липнет хуже любого тумана, его хочется стряхнуть с себя, отмыть дочиста, он весит целые тонны. В этом липком желтом мы бредем сквозь комнаты сплошь забитыми вещами кем-то где-то когда-то забытыми, так плотно покрытыми пылью, что их невозможно опознать. Под пыльным покровом вполне могут скрываться и мертвые, что затаившись ждут нашего приближения. Ведь мертвые – это те же предметы, лишенные жизни, и потому алчные и завистливые. Стоит только подойти на расстояние вытянутой руки, и они раздерут наши с ребенком души на клочки, стараясь урвать побольше редкой в этих краях драгоценности. И это не напрасная паранойа, каждой клеткой кожи я чувствую злобные взгляды впивающиеся в спину. Не слух, не зрение, чутье, вот то, что необходимо, чтоб выжить. По чутью и нюху ориентируются и тени, выслеживая нас с ребенком. Нехотя мы оставляем за собой след в виде нашего запаха, так не похожего на спертую вонь старой бабы, пропитавшую здесь все до последней щели. Открываешь очередную дверь и гнилая старость бьет в нос, сводя на нет ажурные потолочные арки.
А я все иду и иду, распахивая дверь за дверью, комнаты как близнецы похожие друг на друга, тупое однообразие лабиринта. Понять, что еще здесь не был, можно только по нетронутой пыли на полу. Незаметно наваливается усталость. Больше нет сил идти, и нет в этом смысла, я уже почти не помню то, что было до. Только нечто большое, светлое, слепящее. Я уже не верю, это был сон всего лишь, или выдуманный больным воображением миф, ничего общего не имеющий со мной. Да и я по сути кто? Пусть все будет как будет, все равно. Никто ничего не изменит, ни я, ни мой ребенок, да и ни к чему. Ни к чему все.
Только сидя я могу заглянуть в низкое окно. Прислонившись к стеклу, качаю ребенка. А он не плачет давно, и на ресницах его иней. А за окном идет желтый снег, и ко мне тянутся голые черные ветки.
Всю жизнь ты идешь к своему прошлому.
За границей света и тени внезапно становится темно, парус, сплетенный из нити тоньше паутины, не улавливает ни единого лучика света, и мы покидаем летучий корабль, приходиться дальше идти пешком. Вокруг сырые, туманные просторы, тяжелый воздух висит рваными клубами, с трудом входит в легкие, от холода стучат зубы, и тихо, слишком тихо. В странном лесу скрипят и хлопают на сквозняке рассохшиеся двери, готические стены между поросшими мхом стволами создают пугающее эхо. Замок Дверей, с границами оплетенными тенями, бесконечен, распахивается, открывая новые, прежде не виданные, туманные просторы. Стоит захлопнуть за собой дверь и назад ты уже никогда не попадешь, пейзаж меняется. Внезапно, за дверью на нас оборачивается далматинистый олень, совершенно белый, с изящными чернильными пятнами на шкуре, с огромными развесистыми рогами. Минуту он смотрит в упор необъяснимо сизыми глазами, потом исчезает, стуча по камням копытами. Сердце бьется быстро-быстро, как крылья пташки, и алое, и крылатая, невиданные в замке звери, если нас заметят, мы останемся тут, навсегда станем тенями.
Приходиться спасаться бегством, не разбирая, по винтовой лестнице, вмиг открывшейся за очередной дверью. Там куда мы забрались со страха пыльные комнаты-матрешки с низкими желтыми от старости (потухшей страсти) окнами, создающими неверную иллюзию тепла. Наверху тумана нет, но слабый свет липнет хуже любого тумана, его хочется стряхнуть с себя, отмыть дочиста, он весит целые тонны. В этом липком желтом мы бредем сквозь комнаты сплошь забитыми вещами кем-то где-то когда-то забытыми, так плотно покрытыми пылью, что их невозможно опознать. Под пыльным покровом вполне могут скрываться и мертвые, что затаившись ждут нашего приближения. Ведь мертвые – это те же предметы, лишенные жизни, и потому алчные и завистливые. Стоит только подойти на расстояние вытянутой руки, и они раздерут наши с ребенком души на клочки, стараясь урвать побольше редкой в этих краях драгоценности. И это не напрасная паранойа, каждой клеткой кожи я чувствую злобные взгляды впивающиеся в спину. Не слух, не зрение, чутье, вот то, что необходимо, чтоб выжить. По чутью и нюху ориентируются и тени, выслеживая нас с ребенком. Нехотя мы оставляем за собой след в виде нашего запаха, так не похожего на спертую вонь старой бабы, пропитавшую здесь все до последней щели. Открываешь очередную дверь и гнилая старость бьет в нос, сводя на нет ажурные потолочные арки.
А я все иду и иду, распахивая дверь за дверью, комнаты как близнецы похожие друг на друга, тупое однообразие лабиринта. Понять, что еще здесь не был, можно только по нетронутой пыли на полу. Незаметно наваливается усталость. Больше нет сил идти, и нет в этом смысла, я уже почти не помню то, что было до. Только нечто большое, светлое, слепящее. Я уже не верю, это был сон всего лишь, или выдуманный больным воображением миф, ничего общего не имеющий со мной. Да и я по сути кто? Пусть все будет как будет, все равно. Никто ничего не изменит, ни я, ни мой ребенок, да и ни к чему. Ни к чему все.
Только сидя я могу заглянуть в низкое окно. Прислонившись к стеклу, качаю ребенка. А он не плачет давно, и на ресницах его иней. А за окном идет желтый снег, и ко мне тянутся голые черные ветки.
Всю жизнь ты идешь к своему прошлому.
-
-
15.11.2008 в 21:20теперь потихоньку собираю. перечитываю.. действительно .. иду к своему прошлому.
-
-
08.01.2009 в 18:49-
-
08.01.2009 в 20:32